Колдун на завтрак - Страница 3

— Запорю! В солдаты лоб забрею! Маменьке его в станицу нажалую-у-усь!!!

— Шёл бы ты отсель, ваше благородие, — честно попросил меня старый казак. — На конюшне встретимся, ты покуда в дорогу соберись, двух лошадок поседлай, пистолеты проверь, сапоги начисть.

— Э-э, друг любезный, с чего это ты перекладываешь на меня свои прямые обязанности?!

— Дак я ж занят, дверь держу. Хотя могу и отпустить…

— Не надо! — Я решительно рванул от генеральской хаты, не дожидаясь худшего. Дядюшка Василий Дмитриевич всё же покрепче Прохора будет, разойдётся всерьёз — снесёт моего денщика вместе с косяком и бедной дверью…

Поэтому до конюшни я летел не оборачиваясь, как черкесская пуля. Собраться, вооружиться, подготовить коней и верхами из села, хоть к чёрту в зубы, там генерал уж точно не достанет. Главное, вернуться до темноты, потому как у меня на вечер свои планы. Личные. Маленькое свидание, сами понимаете, а где и с кем, я не скажу…

Прохоров мерин вышел из стойла спокойно и даже флегматично. Как и большинство донских жеребцов, он реагировал лишь на приказы хозяина, грохота выстрелов не боялся, от порохового запаха и криков не шарахался, а мне подчинялся лишь потому, что знал меня. Оседлать его было делом минутным, а вот дядюшкиного араба…

Ну мало ли что мне строжайше запретили брать его с собой?!

И ежу понятно, что не собираюсь я перед таким опасным заданием пересаживаться на свою кусачую кобылу, когда благородный дядюшкин жеребец мается без дела, изнывая от скуки! Во-первых, мы друзья, и не взять его с собой — значит обидеть ранимую конскую душу. Во-вторых, что бы там мне ни запрещал по этому поводу дядя, ему араб до вечера ни по какой статье не понадобится. Чего ж зря томить животное? Нет в этом ни логики, ни смысла, ни порядочности…

Разумеется, у меня, как вы понимаете, была своя штатная кобыла, мне её маменька по дешёвке купила, когда отправляла на службу. Но эта капризница кусалась как зараза (не маменька!!!), а порой и до крови, только успевай зализывать! Так ведь, согласитесь, и залижешь не везде, а Прохора просить неудобно. Я её и уговаривал, и по морде давал, и сахаром кормил, и плетью учил — всё без толку: кусается, и баста! Поэтому маленький стройный араб был для меня единственным спасением. Так эта мстительная кобылятина теперь делала вид, будто тоже меня в упор не замечает, а сама сбежит из табуна, подкрадётся сзади, тяпнет — и тикать! Ревность у неё, видите ли…

— Ты со мной или нет? — не выдержал я, когда уже в четвёртый раз белый жеребец ловко увернулся от оголовья. — Ей-богу, мне сейчас не до игр, меня там цыгане ждут, причём всем табором, с гостеприимно распростёртыми объятиями. И если есть желание посмотреть, как живут их лошади на воле, чтоб быстро сам оседлался и через две минуты был готов к парадному выходу!

В ответ эта арабская скотина прыгала вокруг меня козлом, фыркала мне в нос и игриво шлёпала роскошным хвостом мне же пониже поясницы. У него шаловливое настроение, а у меня служба горит, мне до вечера вернуться надо. Да ещё с победой, то есть с нашими украденными лошадьми, иначе фигу кто меня на свиданку отпустит, а очень надо! Очень, очень!

— Сил моих на тебя больше нет, — сдался я, положив седло на землю и устало опускаясь сверху. — Ты к нему со всей душой, а он к тебе со всей задницей. Ну, раз не хочешь ехать, марш в стойло и сиди там до тех пор, пока тебя Василий Дмитриевич к себе под седло не затребует! А он тяжёлы-ы-ый…

Весело скачущий жеребец мигом навострил уши, замер на одной ноге, взвесил в уме, что к чему, произвёл несложные математические вычисления и стал передо мной как лист перед травой!

— Да ну тебя, — уже в свою очередь обиделся я. — Сам седлайся, делать мне больше нечего…

Теперь уже бедный араб бегал за мной как собачонка, таская в зубах уздечку и умоляюще заглядывая в глаза, словно прося всем видом сменить гнев на милость, лишь бы я не возвращал его дяде.

— Ваше благородие, да что ж ты стока возишься? — возмущённо прикрикнул мой денщик, появляясь у забора. — Служба-то не ждёт, поди, да и дело пустяковое — на рысях до табора сгонять и…

— Живыми бы вырваться, и то ладно, — откликнулся я, прежде чем успел сообразить, что, собственно, говорю.

Но Прохор отнёсся к моим словам с пониманием. Я ж для него характерник, не абы кто, мне будущее ведомо и границы всех миров раскрыты. Могу пропажи отыскивать, на любых языках говорить, судьбу предсказывать, погоду изменять, кровь заговаривать, клады открывать, болезни обманывать, супротивников в бою, не касаясь и пальцем, с ног валить…

Ха! Щас! Разбежался! Несусь со всех ног, перешёл с рыси на кавалерийский галоп, закусил удила и рву грудью финишную ленточку. Конечно, всё это, может, какие другие великие характерники и умели, а я и со своей-то головой не всегда управляться успеваю, хотя и приятно, что хоть кто-то в меня так верит…

— Леший с тобой, иди уж, так и быть, оседлаю. Но это в последний раз, сам учись! — Я привычно поворчал на араба, и спустя пару минут мы с ним были готовы к походу.

Посерьёзневший Прохор не поленился сходить за длинным ружьём, сунул за пояс два пистолета, даргинский кинжал в простых ножнах за голенище сапога, повесил через плечо саблю, а за другое голенище толкнул тяжёлую плеть с вшитой на конце пулей.

— Пику забыл, — по ходу дела напомнил я.

— И то верно, — согласился денщик, опять убежал и вернулся уже со строевой казачьей пикой, страшно довольный тем, что вооружился до зубов. И ведь не похихикаешь над ним, раз сам сказал, что дорога может быть опасной. Ляпнул, что в голову стукнулось, но обычно такие вещи чаще всего и сбываются.